Лекции для студентов

Человек в городской культуре — Дезурбанизация как этап урбанизации

Дезурбанизация как этап урбанизации и как процесс, противоположный урбанизации

Наша страна фактически уже давно втянута в процесс мировой интеграции. Вероятно поэтому так интенсивно ведутся поиски ответов на ключевые вопросы, возникающие при немного тягостном и нередко разочаровывающем сопоставлении европейских городов с российскими: почему российские города не знают такой направленности и темпов развития, кто или что мешало им развиваться подобно европейским, почему в развитии западных городов так много динамики и экспериментов, в то время как наши города были словно лишены истории, как бы погружены в длительную неподвижность.

Существует версия, что имеющая долгую историю и, как показывает практика, до сих пор актуальная в среде российской интеллигенции дискуссия, известная как конфликт между "почвенниками" и "западниками", оборачивается не столько противопоставлением России и Запада, сколько столкновением двух разных состояний городской культуры. По мнению Ф. Броделя “..На .Западе давно уже накал городской жизни доведен до температур, которые почти не встречаются в других областях. Города принесли континенту (Европе) величие”. Вероятно урбанизация создает как почву, так и условия для такого рода внутрикультурного диалога, и подобная дискуссия не является уникальной, выросшей только в российской традиции. Через похожие противостояния проходят Япония и Китай, Индия и Иран — проходят очень специфично, в различном темпе и в разной степени успешно. Подобный конфликт был зафиксирован в начале XIX века и в Германии, стране европейской и по сравнению с Россией достаточно урбанизированной. По мнению исследователей здесь имел место так называемый "комплекс слаборазвитости" (раздвоения общественного сознания в ситуации выбора пути развития), характерный обычно для периодов интенсивной модернизации стран, конкурирующих на основе новых принципов, возникших в одной из них — "высокоразвитой".

При том, что исход у этой ситуации в каждом случае свой, в основе ее всегда оказывается один и тот же феномен: острая "рефлексивная реакция" сообщества на слишком быстрые сдвиги в его социально-экономической структуре. Вот тогда-то и происходит обращение к наличным ресурсам культуры, обращение, которое имеет целью протекцию, стабилизацию или блокирование бурных преобразовательных процессов (коль скоро они осознаны). В результате чего формируются собственные, во многом уникальные траектории в пространстве культуры и самостоятельное построение каналов более или менее плодотворного саморазвития.

Процесс самоопределения принципиально многовариантен, поскольку его осуществление зависит не только от намерений самоопределяющегося субъекта, но и от фактически сложившихся свойств пространства, той среды, где он протекает. При этом актуальная оценка возможностей этой среды определяется конкретными культурными традициями. Заметим, что конструктивная рефлексия на "инвазию" чужой культуры, с последующим плодотворным использованием ее достижений, может возникнуть только в достаточно интенсивной аутохтонной культурной среде. Удручающая "плоскость" других социокультурных ситуаций, не обязательно свидетельствует об истинной "инвалидности" сообщества. Соответствующие расширения мира могут фактически существовать, но не "схватываться" сознанием людей. Или могут даже осознаваться, но в силу различных причин (чаще всего идеологических) они “объявляются” несуществующими. Можно констатировать, что в советском, доперестроечном сознании, в повседневном и даже в научном лексиконе, как и в построении всей государственной машины понятие городской культуры вообще отсутствовало (за редчайшим исключением).

В нашей огромной стране объективные закономерности урбанизации действительно было возможно долго не замечать. Ибо самые экзотические опыты были вынесены на периферию: мелиорация пустыни, испытания ядерного оружия, сверхзатратное освоение ресурсов Севера, новые монопрофильные города, чуть не состоявшийся поворот северных рек на юг (список можно продолжать). И затем долго делать вид, что все легко прогнозируемые чудовищные последствия множества “антиурбанистических” или “псевдоурбанистических” опытов нас минуют. Потому что все эти ужасы в полной мере могут быть лишь “при определенных социально-экономических условиях”, а именно тех, которые сложились на Западе.

Понимание в течение долгого времени признание урбанизации как атрибутики капиталистического мира, приводило на деле к тому, что стихийному неудержимому росту городов и превращению их в гигантских “левиафанов” — мегалополисов мы противопоставляли искусственное ограничение роста крупных городов, разрабатывали концепцию оптимальной величины города, осуществляли паспортный режим и т.д. Это было результатом идеологического противопоставления, в рамках которого европейскому пониманию свободы выбора противопоставлялось понимание свободы как “осознанной необходимости”.

Но города росли, и чем крупнее, тем быстрее, “оптимальные” города либо так и оставались большими деревнями, никак не превращаясь в настоящий город, либо вдруг быстро набирали темпы роста и перескакивали оптимальную границу. Это обстоятельство свидетельствует о том, что сам процесс урбанизации оказалось невозможным ликвидировать в силу несопоставимости его масштабов и тех локальных усилий, которые направлены на то, чтобы его приостановить. А временная его блокировка, местами даже очень активная и агрессивная, приводит к осуществлению этого процесса в особых, превращенных формах, задавая примеры причудливых отклонений от известных тенденций и придавая закономерностям более сложную формулу.

Таким образом, можно утверждать, что современный российский город представляет собой пространство, в котором одновременно присутствуют (и им приходится сосуществовать) внешне разнонаправленные (урбанистическая и дезурбанистическая) тенденции. Такая социокультурная тектоника российского города навевает иллюзию нашей причастности к европейскому типу социальной организованности, которая и объясняет сходство внешних атрибутов современной российской и европейской жизни. В самом деле, это проявления одного и того же процесса урбанизации, только разных его стадий. Поэтому коллажное устройство города предполагает одновременное существование разновозрастных с точки зрения культурного возраста города признаков. И тогда можно предположить, что российское и европейское понимание свободы соответствуют разным “возрастным” периодам городской истории. Этим и объясняется наличие в нашем городском сообществе различных ценностных и поведенческих формул свободы.

Оказывается, что высокие технологии могут существовать и развиваться в таких инфраструктурах, которые содержат в себе не только производящие элементы, но и развивающие. Если бы развитие предприятий осуществлялось по урбанистическому принципу, решалась бы не проблема спасения здоровья жителей города (ее попросту могло бы не быть), а проблема ликвидации вредных выбросов, безотходных технологий и т.д. Такой уровень организации предприятий требует такой же "высокой технологичности" жизненной среды, которая поддерживает, воспроизводит нужный уровень самого производства. Тяжелая экологическая ситуация показывает что, производственная функция не только доминировала среди всех других, но и долго и безжалостно подавляла и разрушала их.

Отсюда и психология "инвалидов", порожденная прикованностью к производству, забравшему здоровье, и вынужденное сверхбережное отношение к лесопосадкам, пусть даже взамен разнообразной среде общественного центра. "Городская несостоятельность" лишает возможности понять, что защищать город и его центр нужно от них самих их фитишизированной идеологии, которая уже не сельская, но еще и не городская. А она и последствия ее реализации откладываются, отпечатываются в социальную "память" и будут транслироваться дальше, приумножая псевдоурбанистические тенденции, лишая людей надежды жить в нормальных условиях, существенно изменяя само понятие нормы.

Современные российские “города-младенцы”, в отличие от самоскладывающихся итальянских городов XI века, создавались в уже разработанной на уровне государства индустриальной идеологии. Здесь жесткий производственно-селитебный принцип построения инфраструктуры (условий для жизни людей и, в какой-то мере, программы их жизни) уже был противопоставлен европейскому принципу сложности, разнообразия, многовариантности городской среды. А стратегия “нормировки” жизнеобеспечения людей и их поведения противопоставлена свободному выбору и дифференциации индивидуальных жизненных траекторий. Гипоурбаничность среды таких городов в сочетании с усеченностью инфраструктуры привела к тяжелым социальным последствиям, число которых растет и еще предстоит их описать и квалифицировать. При этом каждое из них отражает ситуацию, во многом искусственно созданную.