История мировой литературы и искусства: первобытное искусство, мифология и религия, Древний Египет — Театр эпохи классицизма
- История мировой литературы и искусства: первобытное искусство, мифология и религия, Древний Египет
- Искусствознание
- Природа и сущность искусства
- Театр эпохи классицизма
- Функции искусства
- Коммуникативная функция искусства
- Первобытное искусство и мифология
- Первобытное искусство
- Собирательство и охота
- Петроглифы, мегалиты
- Музыка
- Мифология и религия. Первобытные верования и их влияние на искусство
- Понятие и функции мифа
- Миф как феномен культуры
- Типология мифов
- Тотемизм
- Анимизм
- Фетишизм
- Древний Египет
- Гробницы и заупокойные храмы
- Египетская литература
- Дидактическая литература
- Рассказ Синухета
- Литература демотическая
Театр эпохи классицизма совершенно иной. Отказ от воспроизведения реальной жизни, стремление к идеализации действительности и облагораживанию ее породило и своеобразие формы. Герои Корнеля и Расина — крупнейших драматургов этого периода — переживали особые возвышенные чувства, совершали значительные поступки, изъяснялись изысканно и торжественно. И это тоже театр. И в это же время во Франции возникает еще один, совсем особый театр. Это театр высокой комедии, театр Мольера. Здесь жизнь показана в ее естественном течении, драматургия ни на пядь не отступает от действительности. На подмостках театра Мольера вереницей пройдут люди, оказавшиеся в разнообразных узнаваемых жизненных ситуациях. Здесь будут обманутые мужья и верные жены, истинное благородство и эгоизм; здесь прозвучат злые насмешки над семейным деспотизмом и ханжеством, над пустотой аристократов и их показным благородством, над искусственной речью и вычурными манерами.
Речь мольеровских героев будет естественна, характеры их жизненны, а ситуации, в которых они оказываются, достоверны. И это тоже театр.
В каждой стране театральное искусство имеет какие-то свои особенности. И в одно и то же время театр французский, английский, русский и т. д. будут обладать всеми признаками этого вида искусства, будут своеобразными, непохожими друг на друга.
Представим себе традиционный японский театр Кабуки или театр Но (китайский театр). Они настолько не похожи на привычные для европейцев театральные формы, что без некоторой подготовки просто непонятно, что происходит на сцене, даже если известно, о чем пьеса.
В театре Кабуки сложная своеобразная драматургия. Пьеса включает драматическую основу, музыку, танцы, пантомиму (игру без слов), балет. В каждой пьесе обязательно есть два типа персонажей: один представляет мощь, силу, величие, независимо оттого проявляется оно в добре или зле. Такой персонаж называется «арагото». Другой тип — «вагото» — мягкость, покладистость. Действие происходит на трех сценических площадках: сцена, авансцена и цветочная тропа: невысокий помост, проходящий через зрительный зал (ханамити).
Свои особенности имеет и игра актеров. Речь, действие, движение на сцене иные, чем в жизни. Главное в игре актера — предельная выразительность. Для этого одну и ту же реплику могут произносить несколько актеров, она может быть расчленена на составные части, и каждую часть ее произносят разные исполнители, а заканчивают все вместе и т.д. Игра актера находится на грани того, что «совсем как в жизни» и «в жизни так не бывает».
Но в одной и той же стране, в одно и то же время существует много разных театров. У каждого из них свои особенности, свой почерк, своя манера исполнения, и хотя они иногда ставят одни и те же пьесы, но создают совершенно разные спектакли.
То же самое можно заметить в каждом виде искусства. Живопись — это и наскальные росписи 20-25-вековой давности, и иконопись. Живопись эпохи Возрождения, голландская живопись XVII в., живопись передвижников и художников-авангардистов — все это живопись, один из видов изобразительного искусства, но как различаются произведения живописи разных эпох!
И в наше время существует много разных живописцев, и каждый из них по-своему интересен.
«Каждый из них — это цельный мир, цельное восприятие мира, — говорил о художниках М.С. Сарьян, — это цвет, свет, тень, перспектива, музыка, через которые видит художник мир. Но на что был бы похож мир, если бы на земном шаре возник лишь один тип цивилизации и один тип живописи. Искусство любит многообразие как с исторической, так и с национальной точки зрения»
Искусство очень сложно. Оно сложно по своей структуре, по своему многообразию, оно меняется от вида к виду, от жанра к жанру, от одного художника к другому. И хотя люди, создающие художественные произведения, делают все, чтобы их замысел дошел до зрителей, читателей, слушателей, понять его, раскрыть для себя — чрезвычайно непросто. Этому надо учиться. И научиться этому можно, лишь обращаясь к искусству.
Когда мы говорим о сложности искусства, важно учитывать и еще одну особенность: восприятие художественного произведения зависит не только от него самого, но и от нас. От того, научились ли мы воспринимать искусство, понимать его язык, его особенность, природу, присущую ему условность, зависит многое: поймем ли мы, откроем ли для себя его содержание, получим ли все то неповторимое богатство, которое в нем заключено, или нет. Неприятие какого-то художественного произведения обусловлено многими причинами: неподготовленностью к встрече с искусством, желанием увидеть нечто определенное, не совпадающее с тем, что представлено в произведении, привычкой воспринимать новое, по аналогии с тем, что было увидено и услышано раньше, и т. д.
Картины великого голландского живописца XIX в. Винсента Ван Гога часто вызывают недоумение. Пейзаж и люди на его полотнах изображены непривычно. Цвет не совпадает с цветом изображаемого предмета, своеобразен рисунок. Все изображенное кажется ярче. Вот как объясняет художник те изменения, которые он производит в своих картинах:
«Допустим, мне хочется написать портрет моего друга — художника, у которого большие замыслы и который работает так же естественно, как поет соловей, такая уж у него натура. Этот человек светловолос. И я хотел бы вложить в картину все свое восхищение, всю свою любовь к нему. Следовательно, сначала я пишу его со всей точностью, на какую способен. Но полотно после этого еще не закончено. Чтобы закончить его, я становлюсь необузданным колористом. Я преувеличиваю светлые тона его белокурых волос, доходя до оранжевого, хрома, бледно-лимонного. Позади его головы я пишу не банальную стену убогой комнатушки, а бесконечность — создаю простой, но максимально интенсивный и богатый синий фон, на какой я способен, и эта нехитрая комбинация светящихся белокурых волос и богатого синего фона дает тот же эффект таинственности, что звезда на темной лазури неба. Точно тем же путем я шел в портрете крестьянина»