Лекции для студентов

Лекции по социологии культуры: Формирование культуры, культура как инфраструктура общества. — Античная мысль о праве на творчество

Античная мысль о праве на творчество

Об ограничении права на организационную управленческую деятельность и творчество говорил еще Аристотель, чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к его учению о природе человека и государства.

(Аристотель о государстве и о праве на творчество)

«Государство,— утверждает Аристотель,— создается не ради того только, чтобы жить, но преимущественно для того, чтобы жить счастливо». Другими словами, оно создается для того, чтобы обеспечить благоденствие всех. Правда, под «всеми» понимаются здесь далеко не все, но лишь незначительная часть античной общины. «Демократию не следует определять, как это обычно делают некоторые в настоящее время, просто как такой вид государственного устройства, при котором верховная власть сосредоточена в руках народной массы… скорее следует назвать демократическим строем такой, при котором верховная власть находится в руках свободнорожденных…» «Правильная» демократия не одним только афинским философом противопоставляется власти охлоса, охлократии. Что же касается тех, чью жизнь в первую очередь должно устроить государство, то ключевым, основополагающим признаком является вовсе не общность местожительства объединяемых им граждан. Его цель состоит не в предотвращении взаимных обид и даже не в обеспечении безопасности их совместного бытия,— государство «появляется лишь тогда, когда образуется общение между семьями и родами ради благой жизни… в целях совершенного и самодовлеющего существования».

Счастливая и прекрасная жизнь в совершенном аристотелевском государстве состоит, прежде всего (и исключительно), из прекрасных поступков, из способствующих прославлению родного города и его гражданина дел:

«Вся человеческая жизнь распадается на занятия и досуг, на войну и мир, а вся деятельность человека направлена частью на необходимое и полезное, частью на прекрасное.» Поэтому «нужно, чтобы граждане имели возможность заниматься делами и вести войну, но, что еще предпочтительнее, наслаждаться миром и пользоваться досугом, совершать все необходимое и полезное, а еще более того — прекрасное».

Меж тем все прекрасное может вершиться только по велению души, и назначение свободного человека — ничто иное, как ее деятельность. При этом речь может идти только о душе возвышенной, благородной, не отягощенной стремлению ни к чему низменному и материальному, тяготеющему к плоти, что способно поработить ее.

Свободное служение возвышенному и прекрасному должно вершиться на протяжении всей человеческой жизни, ибо ни за день, ни даже за краткое время никто не делается блаженным и счастливым. Производство же всего того, что служит потребностям тела,— также на протяжении всей человеческой жизни — должно быть оставлено другим.

Блаженное существование в правильно организованном государстве может быть обеспечено лишь при условии освобождения человека от всех забот о насущном:

«для хорошего политического устройства граждане должны быть свободны от забот о делах первой необходимости». Поэтому ясно, что кто-то другой должен взять на себя труд обеспечения блаженной жизни назначенному к служению прекрасному гражданину.

Такое разделение обязанностей предопределено тем, что далеко не каждый способен к «совершенному и самодовлеющему» существованию. Так, например, рабам не дано планировать и организовывать свою же собственную деятельность; все, что доступно им,— это исполнять чужие начертания. Поэтому, как уже цитировалось выше, они вынуждены соединять свою жизнь с жизнью тех, кто способен взять на себя заботу разумного управления ими. Да и тот, кто законами самой природы назначен к господству, вынужден прибегать к помощи подвластных. Так что в соединении судеб тех и других мы видим скорее счастливый симбиоз, нежели род социального насилия: только благодаря ему спасаются от вырождения одни и получают возможность вершить прекрасные дела другие.

Словом, «счастливая и прекрасная жизнь» — это награда лишь тому, кто в своем нравственном развитии превосходит другого и в состоянии по справедливости ценить значение этого превосходства; труд же подвластного — не более чем необходимое условие или, вернее сказать, простое средство обеспечения блаженной жизни в идеально устроенном полисе.

При всей одиозности учения Аристотеля необходимо отметить одну важную мысль: «счастливая и прекрасная» жизнь свободнорожденного гражданина — это отнюдь не праздное времяпровождение, но длительный и напряженный труд исполненной благородством души. Отсюда, кстати, следует, что и предметы первой необходимости ограничиваются лишь кругом условий, делающих возможным созидание прекрасного и возвышенного; излишества и роскошь недостойны назначенного совсем к иной жизни гражданина; воздержанность и чувство меры во всем — вот действительный (и единственный) путь к совершенству. Впрочем, такое направление мысли свойственно не одному только Аристотелю, скорее, это кредо античного интеллигента вообще.

Разумеется, блаженная и прекрасная жизнь — совсем не для рабов, поскольку уже сама их природа исключает возможность самодостаточного существования во имя чего-то непреходящего и возвышенного. Эти неразвитые люди попросту не способны пользоваться досугом, они нуждаются в постоянном руководстве тех, кто в состоянии взять на себя отеческую заботу о них; предоставленные же самим себе они обречены на полное вырождение и гибель. Поэтому властвование над ними — это вовсе не слепая эксплуатация несчастных невольников, как это может показаться при поверхностном взгляде на вещи, но разумное и спасительное для всех руководство во имя все того же прекрасного и счастливого, что надлежит породить суверенному городу.

Кстати, не способны к такой жизни и свободные ремесленники, ибо они умеют производить лишь предметы первой необходимости, другими словами, служить кому-то другому, и лишь в обмен на это услужение получают возможность собственного существования. Поэтому ни рабы, ни ремесленники не могут быть гражданами правильно устроенного города: «Ремесленники,— пишет Аристотель,— не принадлежат к гражданам, как и вообще всякий другой слой населения, деятельность которого направлена не на служение добродетели». Об этом же через три столетия будет писать Цицерон: «Ремесленники все занимаются грязным делом: в мастерской не может быть ничего от свободнорожденного. Но те ремесла, которые требуют значительного ума или приносят серьезную пользу, как медицина, архитектура, преподавание почтенных наук, считаются почтенными — для тех, конечно, кому они подходят по их социальному положению». Словом, ручной ремесленный труд — это унижение для гордого своей свободой гражданина: «Что же касается труда, то термин πωνο имел и второй смысл, тесно сплетавшийся в сознании древних греков с первым,— тягость, страдание, несчастье, бедствие. Физический труд — мука и боль, удел несвободных и низших, тяжкое и нечистое занятие, унижающее человека и приближающее его к скотине».

Посвященный прекрасному досуг — это удел одной элиты. Впрочем, и прекрасное, и низменное понимается античным сознанием весьма своеобразно, и современные представления не могут играть здесь арбитражную роль. Гражданин греческого полиса готов восхищаться (и восхищается) творениями Фидия и Поликлета, но если бы ему самому предложили стать Фидием или Поликлетом, он с отвращением отказался бы,— и все только потому что, подобно рабу, скульптор работает руками. Но как бы то ни было, все, что незапятнанно низменным, достойно «золотой середины» полиса; именно она — подлинное средоточие его добродетелей, и назначение государства состоит в том, чтобы предоставить все свои ресурсы в ее распоряжение.

Таким образом, правильно устроенное государство (к слову, вполне демократическое даже по сегодняшним меркам) считается лишь с «подавляющим меньшинством» своего населения; именно ему же предоставляется исключительное право на творчество. Впрочем, в миросозерцании античного города демос никогда не включал в себя весь народ.

Конечно эта теория (одна из первых в истории общественной мысли попыток найти пути преодоления уродующих человека последствий всеобщего отчуждения) представляет собой род социальной утопии, к тому же классово ориентированной и (классово же) ограниченной. Здесь можно легко разглядеть и корни расистских воззрений, и основоположения фашистской идеологии, но ведь и то, и другое возникают отнюдь не на пустом месте, их источник лежит все в том же разделении труда и все в том же отчуждении творчества.